В середине марта в  Центральном Доме литераторов прошел вечер, приуроченный к 95-летию со дня рождения Фазиля Искандера.

Погас свет, на экране появился писатель и прозвучал его голос: «Верю я – в картине мирозданья / человек – особая статья. / Если жизнь – борьба за выживанье, / выживать отказываюсь я».

Да, Фазиль Абдулович не выживал. Он жил и прожил очень долгую и непростую жизнь, в которой были и слава,  и запрет на публикации.  Сегодня Искандер  классик не только нашей русской, но и мировой литературы. Его произведения переведены на все европейские языки, а также на китайский и японский.

После скромно отмеченного 80-летия писатель из-за состояния здоровья избегал публичности, мало общался с журналистами. Но уж если удавалось его разговорить, «включался» на полную мощность. Редкое для этих лет интервью взяла у него известная журналистка Лидия Графова. Многие его ответы были, как у подлинного мудреца, неожиданными в своей простоте.

— Фазиль Абдулович, когда вы выдвигали весьма наивную идею о создании некого совета из безукоризненно честных авторитетных людей, которые будут насаждать в обществе и во власти законы совести.

— Я и сейчас думаю, что совесть — самое главное. Мы вслед за Марксом заблудились, считая, что экономика – это базис, а все остальное — надстройка. Тысячелетний опыт человечества, все религии мира утверждают, что как раз наоборот: именно совесть — базис, а экономика — одна из важнейших надстроек. Вот та же рыночная экономика, она может хорошо работать при более или менее здоровом состоянии базиса. А экономика без базиса совести — это зверинец с открытыми клетками, что мы и видим сегодня у нас.

Нас ждут трагические неудачи, пока мы не осознаем, что фундаментом человеческой жизни и целого государства является совесть. Разбуженная совесть — самый грандиозный источник человеческой энергии.

— Раньше говорили: по закону и по совести. Теперь про совесть уже как-то и не принято говорить.

— Если бы самые идеальные законы автоматически ограничивали аморальные поступки человека, от этого могла бы захиреть совесть, разгруженная законами. И не устремится ли тогда бессовестность человека в такие области, куда не может проникнуть никакой закон?

Мы знаем, что отдельные люди поддаются воспитанию, но человечество в целом не воспитуемо. Божественный парадокс существования состоит в том, что мы, зная, что человечество не воспитуемо, должны жить так, как будто оно воспитуемо. Иначе наступит хаос.

В Евангелии Христос проявляет несвойственное ему беспокойство, когда видит в людях недостаток веры. Он как бы заранее подозревает, что эта человеческая слабость может оказаться роковой.

— Вы говорите об энергии разбуженной совести, но как и кто ее может разбудить?

— Воля к добру заставляет знакомые слова сверкать заново, а вот то, что мы часто слышим от высокопоставленных чиновников, звучит вяло и неаппетитно. Слушая такие речи, не только человек, даже котенок не спрыгнет с табуретки. Гумилев писал, как «дурно пахнут мертвые слова». А живые слова, способные разбудить чью-то спящую совесть, может и должна, конечно, сказать интеллигенция. Настоящий интеллигент — это человек, для которого духовные ценности обладают материальной убедительностью, а материальные ценности достаточно призрачны.

Интеллигентного человека бывает легко обмануть и ограбить в жизни, но настолько же трудно его ограбить в духовном отношении. Потеряв многое, почти все, культурный человек по сравнению с обычным оказывается крепче в сопротивлении жизненным обстоятельствам. Богатства свои он хранит не в кубышке, а в Банке Мирового Духа. И, многое потеряв, он может сказать, да и говорит себе: я ведь еще могу слушать Бетховена, перечитать Пушкина и Толстого – значит, далеко не все потеряно.

— Герои ваших книг такие естественные, свободные люди. Как бы вы определили, что такое свободный человек?

— Свободный человек — это человек, чуткий к свободе другого, и потому он свободно и непринужденно самоограничивается. Понять свободу, как вещь для собственного потребления — все равно, что сказать: «Я щедрый человек. Я хорошо угостил себя».

Ну а мой Чегем — это тоска по цельной жизни и по цельным характерам. Обломки этой цельной патриархальной жизни я еще застал в своем чегемском детстве. Из них я строил свой литературный дом. Юмор, ирония, сатира, лирика и сама правда, даже в ее высшем смысле, для меня имеют значение только тогда, когда поднимают и укрепляют дух человека. Похожая мысль есть у Мандельштама. Он говорит: если поэзия не лечит, значит, это не поэзия. Ничто так не радует, как если ты вдруг узнаешь, что твою заветную мысль уже высказал другой. Значит, она объективна.

— Сегодня идет много споров о том, можно ли было сохранить Советский Союз…

— Распад Союза я считаю огромной трагедией — распалась по живому реально существовавшая человеческая общность. Вот сын недавно меня спросил, испытывал ли я дискомфорт из-за того, что отношусь, как теперь считается, к «лицам кавказской национальности». Да никогда раньше у нас таких глупостей не было!

— Если у вас мать абхазка, отец перс, то вы — кто?

— Я — безусловно русский писатель, много воспевавший Абхазию. По-абхазски я, к сожалению, не написал ничего. Выбор русской культуры для меня был однозначен. Наша классическая литература признана всем миром как самая совестливая. Мы редко задумываемся над тем, что это же настоящее чудо: за каких-то 70 лет — с 1820-го (начало зрелости Пушкина) до 1890-го (зрелость Чехова) — в России была создана поистине великая литература. Европейской культуре на подобный процесс понадобилось почти 500 лет. «Война и мир» и «Братья Карамазовы» — это не только непревзойденные художественные образцы, в них — суть тысячелетней христианской цивилизации.

— Так что же теперь случилось с советской дружбой народов?

— Неумение народа ладить с другим народом есть продолжение неумения ладить человека с человеком. Да что тут винить народ! Нет предела подлости той интеллигенции, которая не только не способствует смягчению нравов, развитию народной самоиронии, а нагло зарабатывает дешевую популярность, разжигая националистические страсти.

У нашей страны не было наглядных признаков краха. Жить при советской власти было трудновато, но ведь и всегда было трудновато. Крах СССР был психологическим шоком для правящей номенклатуры. Власти, конечно, видели, что система исчерпала себя, не работает, но были бессильны что-то исправить. А вот народу это приближение трагедии было почти незаметно. Психологический крах у народа наступил давно, простые люди привыкли к безнадежности, отчаялись. И народ подлечивался водкой. Знаете, вся Россия — это пьющий Гамлет. И бессмысленно было упрекать советского человека: вот ты верил в коммунизм, а теперь, видишь, что получилось. Он же мог ответить: да я в коммунизм давно не верю, если и верил когда-то, то совсем чуть. Так в чем же нам каяться? К общенародному покаянию приходят или при чудовищной наглядности наделанных бед, или при достаточно чуткой религиозной культуре. Чтобы каяться в безбожии, нужна ведь искра божья, а где ее взять?

Интервью 4 марта 2011 года

Фазиль Абдулович Искандер родился 6 марта 1929 г. в Сухуми. Окончив русскую школу с золотой медалью, поступил в московский Библиотечный институт, после 3-го курса перевелся в Литературный институт им. М. Горького. В 1960-м после переезда в Москву  начал писать прозу. Печатался в журналах «Юность» и «Новый мир», где в 1966 г. была опубликована повесть «Созвездие Козлотура». С этого и началась широкая известность писателя.

Главные книги Искандера написаны в своеобразном жанре: роман-эпопея «Сандро из Чегема», эпос о детстве «Приключения Чика», повесть-притча «Кролики и удавы», повесть-диалог «Думающий о России и американец». А также популярны повести «Человек и его окрестности», «Школьный вальс, или Энергия стыда», «Поэт» и другие.

Подготовила Ольга Крюкова